— У него великая воля к жизни, правда?
— Вы это так определяете? Я бы сказал — великий страх смерти.
— А разве есть разница?
— О да, конечно. Ведь страх не придаёт ему сил. Он его истощает.

Лёгкий, как воздух, есть такое выражение — лёгкий, как воздух. А мне теперь приносят воздух в тяжёлой железной бочке.

— По-вашему, обязательно нам каждый вечер напиваться? — спросил меня как-то утром Себастьян.
— По-моему, обязательно.
— И по-моему, тоже.

Мы следовали каждый своим путем, которые, правда, сводили нас довольно близко, но мы оставались чужими друг другу. Она рассказывала мне позднее, что взяла меня на заметку: так, разыскивая на полке нужную книгу, замечаешь вдруг другую, берешь в руки, открываешь и говоришь себе: «Эту мне тоже надо будет как-нибудь прочесть», – но пока что ставишь на место и продолжаешь поиски.

Рождественским подарком была живая черепашка с инкрустированным бриллиантами по панцирю вензелем Джулии; и это чуточку непристойное живое существо, то беспомощно оскальзывающееся на паркете, то поднятое для всеобщего осмотрения на ломберный столик или ползущее по ковру, прячась при малейшем прикосновении и тут же снова вытягивая морщинистую шейку и раскачивая серой допотопной головой, стало для меня образом всего того вечера, тем крючком на сети воспоминаний, который зацепляет внимание, хотя нечто гораздо большее совершается у нас на глазах.
– Господи, – сказала леди Марчмейн. – И неужели она ест все то же самое, что и обыкновенная черепаха?
– А что вы сделаете, когда она подохнет? – спросил мистер Самграсс. – Нельзя ли будет вставить в этот панцирь новую черепаху?

Я посмотрел на часы – шёл пятый час ночи, но ни её, ни меня даже не клонило в сон, ибо в воздухе этого города присутствовал невроз, который тамошние жители принимают за энергию.

Ой, мамочка, что же я делаю-то? Я псих, точно псих, камикадзе ненормальный, самоубийца, мазохист, идиот для премии Дарвина...

Я ничего не знаю, потому что я знаю слишком много, но понимаю очень мало и никогда не пойму. Но и ты, и все, кого я знал, научили меня, что любовь есть необходимость, как дождь необходим цветам и деревьям, как пища – голодным детям, как кровь – голодным падальщикам, то есть нам, нам нужна любовь, и любовь, как ничто другое, может заставить нас забыть и простить любое зверство.

Мир рок-музыки заворожил и очаровал меня — я восхищался тем, как эти певцы вопят во все горло о добре и зле, провозглашают себя то ангелами, то дьяволами, а окружающие их смертные при этом веселятся. Иногда казалось, что они просто безумны. Однако выступления их всегда поражали технической сложностью и великолепной организацией. Думаю, что за всю историю своего существования мир не видел ничего подобного — такого удивительного сочетания дикого варварства и интеллекта.

Хотим мы того или нет, а принуждение и угрозы – часть повседневной человеческой жизни. И речь не о каких-нибудь суровых ультиматумах одной страны другой, не о помахивающем ножом бандите или строгом милиционере. Речь о самых простых и житейских ситуациях.
«Не доешь манную кашу – не будешь смотреть мультики!»
«Получишь тройку в четверти – не купим ролики!»
«Завалишь сессию – вылетишь из института в армию!»
«Еще раз увижу тебя с Машкой – между нами все кончено!»
«Придешь со встречи пьяным – спать будешь на диване!»
«Кто не останется на сверхурочную работу – может писать заявление по собственному!»
«Не принесете справку – пенсию не начислим!»"
Боюсь, что и после конца нам предстоит услышать:
«Без арфы и нимба в рай не пускаем!»