Я посмотрел на часы – шёл пятый час ночи, но ни её, ни меня даже не клонило в сон, ибо в воздухе этого города присутствовал невроз, который тамошние жители принимают за энергию.

Лёгкий, как воздух, есть такое выражение — лёгкий, как воздух. А мне теперь приносят воздух в тяжёлой железной бочке.

— У него великая воля к жизни, правда?
— Вы это так определяете? Я бы сказал — великий страх смерти.
— А разве есть разница?
— О да, конечно. Ведь страх не придаёт ему сил. Он его истощает.

— По-вашему, обязательно нам каждый вечер напиваться? — спросил меня как-то утром Себастьян.
— По-моему, обязательно.
— И по-моему, тоже.

Мы следовали каждый своим путем, которые, правда, сводили нас довольно близко, но мы оставались чужими друг другу. Она рассказывала мне позднее, что взяла меня на заметку: так, разыскивая на полке нужную книгу, замечаешь вдруг другую, берешь в руки, открываешь и говоришь себе: «Эту мне тоже надо будет как-нибудь прочесть», – но пока что ставишь на место и продолжаешь поиски.

Рождественским подарком была живая черепашка с инкрустированным бриллиантами по панцирю вензелем Джулии; и это чуточку непристойное живое существо, то беспомощно оскальзывающееся на паркете, то поднятое для всеобщего осмотрения на ломберный столик или ползущее по ковру, прячась при малейшем прикосновении и тут же снова вытягивая морщинистую шейку и раскачивая серой допотопной головой, стало для меня образом всего того вечера, тем крючком на сети воспоминаний, который зацепляет внимание, хотя нечто гораздо большее совершается у нас на глазах.
– Господи, – сказала леди Марчмейн. – И неужели она ест все то же самое, что и обыкновенная черепаха?
– А что вы сделаете, когда она подохнет? – спросил мистер Самграсс. – Нельзя ли будет вставить в этот панцирь новую черепаху?

Герб Российской империи, двуглавый орел, превосходным образом отражает всю систему управления в этой стране, где всякое мало-мальски важное дело поручается не одной, а по меньшей мере двум инстанциям, которые мешают друг другу и ни за что не отвечают.

Его спрашивают: «А ты сам-то не тряпка?» Фандорин отвечает: «И ещё какая! — как увижу грязь, сразу вытираю!»

— Скажи мне: убить — это хорошо или плохо?
— Плохо.
— А убить тигрицу, напавшую на ребенка, хорошо или плохо?
— Хорошо.
— Для кого хорошо: для ребенка или для тигрицы и ее тигрят?

Есть две красоты: красота радости и красота печали. Красота радости недолговечна, как полет бабочки. А красота печального прочнее камня. Кто помнит о миллионах счастливых влюбленных, что мирно прожили свою жизнь, состарились и умерли? А о трагической любви сочиняют пьесы, которые живут столетия.