Все-таки он готов был бежать — бежать тотчас же, без оглядки, когда его внутренний регулятор оправился от шока, произведенного сверкающими желтыми глазами. Он почувствовал грубую поверхность щебенки и холодную воду пальцами. Он уже видел, как встает и ретируется, и тогда какой-то голос — совершенно разумный и довольно приятный голос — сказал ему оттуда: «Привет, Джорджи». В канаве был клоун.

— Как вы туда попали? — спросил мальчик.
— Буря сдула меня, — сказал Танцующий клоун. — Она сдула весь цирк. Ты чувствуешь запах цирка, Джордж? Джордж весь подался вперед. Внезапно он почувствовал запах арахиса. Горячие жареные арахисовые орешки! Он мог почувствовать запах сладкой ваты и жареных пончиков и слабый, но явственный запах испражнений дикого животного. Он уловил запах свежих опилок. И еще... И еще при всем при этом был запах потопа и гниющих листьев и мрачных теней. Запах был сырой и затхлый. Запах подвала.

— А шарик? У меня есть красные, и зеленые, и желтые, и голубые...
— А они летают?
— Они летают, Джорджи, — прорычало ОНО, — они летают, и когда ты спустишься сюда
со мной, ты тоже полетишь.

Смотреть вперёд можно, лишь оглядываясь назад, и жизнь каждого человека имеет собственную имитацию вечности: колесо.

Все забудется, сотрется из памяти, как стираются из памяти дурные сны. Ты просыпаешься тяжело дыша и обливаясь потом, а через пятнадцать минут не можешь вспомнить, что тебе снилось.

Он размышлял. Вещи со временем менялись, не так ли? Но, когда ты участвуешь в этих переменах, тебе труднее их замечать. Нужно сделать шаг в сторону, чтобы увидеть их... постараться, во всяком случае. (Многое менялось, так? А когда ты сам часть этих перемен, заметить их сложнее. Надо отступить в сторону, чтобы увидеть их... и при этом еще придется постараться.)

Когда тебя бьют, все самое худшее происходит внутри тебя, оно причиняет тебе душевные страдания. В таких случаях, должно быть, говорят, что душа истекает кровью.