Кто бы знал моё одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной...

Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести. У них у всех друзья такие же, как они сами, — контактны, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как я завидую им — безмозглым!

Старшее поколение всегда ругает молодежь:
— Она, мол, совершенно испортилась, стала легкомысленной, не уважает старших, без царя в голове, только о забавах и думает...
Услышав такой стариковский разговор, Раневская сказала со вздохом:
— Самое ужасное в молодежи то, что мы сами уже не принадлежим к ней и не можем делать все эти глупости... (Сегодняшняя молодёжь ужасная. Но ещё ужаснее то, что мы не принадлежим к ней.)

Когда все уже было сказано, полковник Геринельдо Маркес обвел взглядом пустынные улицы, увидел капли воды, повисшие на ветках миндальных деревьев, и почувствовал, что погибает от одиночества.

Заниматься благотворительностью при капитализме — все равно, что заклеивать лейкопластырем раковую опухоль.

Настоящее искусство тем-то и отличается от подделок, что умеет найти путь к самому загрубевшему сердцу и способно на секунду поднять в небеса, в мир полной и ничем не стесненной свободы безнадежнейшую из жертв всемирного инфернального транса.

Я не верил своим глазам. Я знал, что они не вернутся. Мы были во власти случая. Нас могло спасти только везение. Но побежденным никогда не везет...

Люди будут кудахтать и мотать головами, чтобы я ни делала. Так что я буду делать то, что хочу, и так, как хочу!

По-моему, заметил Артемьев, — грех заключается в другом — в измене отечеству!
— Я молчу. Дело ваше. Офицерское. Благородное...