У этого ублюдка вся форма в говне. Он позорит нашу доблестную дебило-дегенератскую армию. Ну-ка, почистить его.

Красота неизменно вызывала у меня единственное желание — разрушить ее, так как она совершенно не вписывалась в наш уродливый мир.

Разве вся история человечества — не о борьбе маленьких смелых «я» против несправедливости сильных мира сего?

Юность не вечна, о да. И потом, в юности ты всего лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее какая-нибудь игрушка, что продаются на каждом углу, — вроде как жестяной человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь – др-др-др, и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на всякие vestshi натыкается – бац, бац, к тому же если уж он пошел, то остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую malennkuju заводную shtutshku.

А во сне, бллин, мне приснилось, будто я сижу в каком-то огромном оркестре, где кроме меня еще сотни и сотни исполнителей, а дирижер вроде как нечто среднее между Людвигом ваном и Г. Ф. Генделем – то есть он и глухой, и слепой, и ему вообще на весь остальной мир plevatt.

Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?

— Ага, я всем друг, — отвечаю, — кроме тех, кому враг.
— А кому ты враг? — спросил министр, и все газетчики схватились за свои блокноты. — Скажи нам, мой мальчик.
— Моим врагам, — отвечаю, — всем тем, кто плохо себя ведет со мной.

и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки.