Прощай, стрелок. Я свое дело сделал. Цепь по прежнему у тебя в руках. Смотри только, чтобы она не обмоталась вокруг твоей собственной шеи.

Убийство было всегда, так устроен мир. Но от этого было не легче. Да, на свете есть много плохого. Убийство, насилие и чудовищные деяния. И все это во имя добра. Добра, обагренного кровью.

— А ладно. Пойдем. Мне всегда, знаешь, было интересно, как выглядит мир, если тебе свернут шею и голова торчит задом наперед и затылком вниз.

Он еще слишком мал для того, чтобы уметь ненавидеть себя, но начало уже положено: надо лишь время, чтобы это горькое семя принесло горький плод.

Это были глаза, навсегда обращенные внутрь, в стерильный, выхолощенный ад неподвластных контролю сознания грез, разнузданных снов, что поднялись из зловонных трясин подсознания.

Он никогда ничего не боялся и только теперь испугался (в первый раз в жизни), что начнёт сам себя ненавидеть. И скорее всего так и будет.

Поля, леса, реки, утренний туман... Матушка, помню, всегда говорила, что это только красиво, но все-таки не прекрасно... что только три вещи на свете прекрасны по-настоящему: порядок, любовь и свет.

Так оно и кончается, подумал он. Всякий раз вот так. И странствия с походами, и дороги, бесконечно уводящие вдаль — все обрывается на одном и том же месте: лобном.
Кроме, может быть, дороги к Башне.