— Нет, ребята, — Прайс никак не уймется. — Вы посмотрите, — он пытается оценить ситуацию рационально. — Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. — Внутри… – Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад.
— Внутри? Что внутри? — говорит Крейг со скучающим видом. — Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай.
— Бэйтмен, — говорит Прайс, немного смягчившись. — А ты что думаешь?
Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? — играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в Шоу Патти Винтерс – вышибалы из клуба “Nell's”: Где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно.
— Хороший ответ, — хмыкает Прайс и добавляет: – Ты просто псих ненормальный.

С бессмысленными криком ныряют со скал во вспенивающуюся воду тюлени. Хранители зоопарка кормят их дохлой рыбой. Возле бассейна собралась толпа, в основном взрослые, лишь некоторые с детьми. На бассейне табличка с предупреждением: МОНЕТЫ МОГУТ УБИТЬ ЖИВОТНЫХ – ПРОГЛОЧЕННАЯ МОНЕТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ ЯЗВЫ, ИНФЕКЦИИ И ГИБЕЛИ. И что же я делаю? Когда никто из служителей не видит, швыряю в бассейн полную пригоршню мелочи. Мне ненавистны не тюлени – меня раздражают радостные зрители.

Я могу сразу сказать, что это будет характерно ненужная, бессмысленная смерть, но я привык к ужасам. Смерть кажется пресной и даже сейчас ей не удается огорчить или взволновать меня.

Последний месяц я появляюсь в офисе, мягко говоря, эпизодически. Мне хочется только качаться, поднимать штангу и заказывать столики в новых ресторанах, где я уже был, а потом отменять заказы.

Хотя поначалу я доволен своими действиями, внезапно меня потрясает печальная безнадежность: как просто и бессмысленно можно отнять жизнь у ребенка. У маленького, скрюченного, окровавленного существа, лежащего передо мной, не было никакой истории, никакого достойного прошлого, практически ничего не утрачено. Гораздо хуже (и приятнее) отнять жизнь у человека, достигшего расцвета, у которого есть семья, друзья, карьера, прошлое, — его смерть огорчит гораздо больше людей, способных на безграничное горе, чем смерть ребенка; возможно, смерть такого человека разрушит больше жизней, чем бессмысленная, жалкая смерть этого мальчика.

По ночам я ставил Эвелин на голову светильник от Jerry Kott из искусственного бетона и алюминиевой проволоки, но после гальциона она спала мертвым сном и не стряхивала его, и я смеялся, глядя, как светильник вздымается, когда она глубоко вдыхает, но вскоре это стало меня печалить, и я перестал ставить его ей на голову.

Иногда по ночам я бродил по пляжу, выкапывал крохотных крабов и ел песок – это случалось глубоко ночью, когда небо было таким чистым, что можно было видеть всю солнечную система, и песок, освещенный ей, казался лунным. Я даже притащил в дом с пляжа медузу и ранним утром, перед рассветом, когда Эвелин спала, приготовил ее в микроволновой печи, скормив остатки чау-чау.
Потягивая бурбон, а потом шампанское из высоких стаканов с выгравированными на них кактусами, которые Эвелин расставляла на глиняных подносах, размешивая в них малиновый сироп мешалкой в форме перца-халапеньо из папье-маше, я лежал рядом, воображая, что убиваю кого-то лыжной палкой Allsop Racer или смотрел на старинный флюгер, висящий над камином, размышляя, можно ли им проткнуть человека, или, вне зависимости от того, была ли Эвелин в комнате или нет, жаловался, что надо было заказать столик в “Dick Loudon's Stratford Inn”.

Запах крови и мяса пропитал квартиру так, что я больше его не чувствую. Но позже моя дикая радость проходит и я плачу, оплакиваю себя, не в состоянии найти утешение ни в чем, всхлипывая, бормочу “Я лишь хочу, чтобы меня любили”, проклинаю мир и все, чему меня учили: принципы, различия, выбор, мораль, компромиссы, знание, сообщество, молитвы – все это было неправильно, не имело никакой цели. В конце концов, все свелось к одному: смириться или умереть.

Во мне не было ясных эмоций, только алчность и, кажется, безграничное отвращение. Я обладал всеми свойствами человеческого существа – плотью, кровью, кожей, волосами, — но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычному состраданию исчезла, — я намеренно медленно уничтожил ее. Я был просто подделкой, грубой копией человеческого существа, функционировал лишь слабый кусочек моего мозга. Происходило что-то ужасное, но я не мог понять, что именно и почему происходит.