Я был таким, каким был, но никогда не существовал!

Он задумался о серьёзных вещах, а лучше бы этого не делал, памятуя, что он скорее пытается прожить, нежели вымечтать жизнь — или несколько жизней.

Нечего беспокоиться: чуть-чуть подожди. Свари мне кофе, так убьёшь печаль...нет...люди говорят: «убить время», правда?

Если смотреть сбоку, в профиль, то постель и простыни — море. Складки легки как по воле стихий. Бухты вдавались глубоко в побережье, наплывали одна на другую, и надвигались издалека ужасная волна цунами, готовилась перевернуть сотворенный из хлопка мир.
Лучано Маргаби мыслями и рукою странствовал по тканым волнам и рокотал, подражая винту, бороздящему безмолвное море. Вверх-вниз, ожидая, когда же чудовищная волна, зреющая на горизонте, опрокинет всю жизнь и можно будет начать с нуля. Крушение и гибель на глади морской — а внизу, внизу все молчит. Всё-всё молчит. Несмотря на шевеление ног, покой не нарушен, ситуация под контролем Волны скользнули к Геркулесовым Столбам, к ногам кровати.

Я смеялся, плакал, радовался и печалился, внимая его речам, гладким, хорошо построенным: без запинки, без сучка и задоринки шпарил он наизусть свою коронную роль.
Он не стремился меня привлечь на свою сторону или произвести впечатление: ему просто нужно было исповедоваться, рассказать о жизни, которая вроде бы ему больше не принадлежала.

Тьма — хороший советчик: во тьме забываешь как по-настоящему выглядят вещи, и Маргаби окунулся в черные глубины своего сознания.

Неприятные мысли.
По правде говоря, мысли головокружительные.
Не знающие удержу сочетания обстоятельств, волнений, людей. Все мысли печальные, все — чистосердечные — чёрт бы их побрал — подступали к изголовью, бесстыжие, и нахально судили-рядили. Долой пытки, оковы, потайные камеры, куда заточить бы, чтобы забыться, эти надменные воспоминания. Как же: они — мученики, герои разума — и чувств. Чем яростнее боролся он с ними, подавляя каждый очаг, тем сильнее становились они, тем живее. Он им оставил жизнь, а они милосердием коварно злоупотребили. Завладели телом, пошли на приступ, провозгласив революцию, которая любой ценой должна получить священную жертву, а именно, его, хозяина.

Время ушло, не спросив разрешения.
Дни и недели влачились, бескрылые, то убыстряя, то замедляя ход, смотря по тому, как ветер жизни надувал паруса. «Почему» и «как» — броски лота, измерение глубин; в конце концов погружаешься на дно, на диван и чувствуешь, как подступает холод, кончается лето; или свитер задирает рукава — приходит весна, стучится в двери времен года своими ласточками и температурой наружного воздуха, которая на несколько градусов повышается с каждым днем. И вот достигается в стечении обстоятельств такой пункт, когда начинаешь вспоминать, подводить итоги. Пункт прибытия определен: ты его переживаешь. А вот пункт отправления приходится выуживать из реестров памяти, проверяя её счета, дебет и кредит. Иногда подводишь итоги, начиная от предыдущей ревизии, а иногда — от переломного момента, который и породил последний прожитый тобою период.

Он раскинул руки, распял себя на постели. Вытянул ступни, чуть согнул ноги, как на классических изображениях Христа. Немного прогнулся. И ощутил глубокую пустоту.